чтобы спуститься в метро после пулеметных очередей и не сколоть зубы, уходит шесть месяцев.
в первый раз рядом с ним брат. перед выходом из дома они почти подрались. матвей рычит всю дорогу, чтобы тот перестал ломать комедию и шел по своим делам. матвей задерживает дыхание, когда спускается вниз дома на обводном, и выдыхает только, когда вылетает на звенигородской.

в дейр-эз-зор он не боится ни темноты, ни высоты, ни смерти. в родном петербурге боится даже громкий смех ребенка рядом в вагоне-передвижном крематории. он смотрит на мальчика напротив. и матвей думает, как дяди покажут ему как в двадцать лет стать стареньким, дяди покажут как собирать оружие, потом покажут как бывает душа навыворот и кишки наружу. ему и его друзьям покажут что можно чувствовать только боль и отчаяние. остальное либо запрещено, либо строго по расписанию, после отбоя. после отбоя выберешь себе гранит и панихиду, сын.
чтобы не завыть в туалете бара громче всех басов нужно еще пять месяцев.
чтобы не морщиться от живых, которые пахнут гнилью, смертью и падалью пару сеансов емдр и хорошие нейролептики.
чтобы не говорить о больном и рваном, о зажившем, но не прошедшем, ему понадобится вся его жалкая жизнь. или четыре джеймсона со льдом.

матвей смеется с взятой в зубы зубочисткой над шуткой бармена. ему нравится, что они всегда говорят обо всем но только не о личной жизни.

— ладно, повтори и я пошел.
— ок, только ответь, когда ты решишься?

лицо матвея выражает полное непонимание, ему даже не надо играть, ведь он на самом деле не понимает о чем речь. он переспрашивает, бармен широко улыбается, отмахивается и передает виски.
матвей не успевает сделать глоток, содержимое стакана оказывается на его черной рубашке. в голове голос терапевта: не прятать ярость в кулаках, острых шутках, в алкоголе. когда вдох и выдох наконец-то, следуют друг за другом, матвей разворачивается. чья-то теплая ладонь уже гладит его по спине. он не сразу узнает, но узнает этот поток безбожный колкого электричества в несколько сот ампер.

// он просыпается от своего крика во всю мочь, как новорожденный кошмар тяжелобольного ребенка. весь мир — болью засвеченная фотопленка. первые пару раз еще извиняется за это перед соседом, а потом они кажется оба привыкают. пару раз петя вместо доброго утра поздравляет с прогрессом — не кричал. в остальное время извиняться должен точно не матвей. у него ощущение, что их поселили вместе, чтобы кто-то точно убил себя или другого, чтобы сэкономить таблетки на раздаче.
— пощади, человек-анекдот.
бурчит он под нос и отворачивается к стене, пока сосед пытается скрутить из простыни что-то похожее на петлю. //

прядь того же виновника горит нестерпимым золотом на свету.

— тебя как из палаты выпустили?